Нас двое (фильм 2024) смотреть онлайн - Лордфильм

Дарын стоял за кулисами театра, ещё не остывший после спектакля, и вытирал пот со лба старым полотенцем, которое пахло гримом и пылью. Аплодисменты затихли, но в ушах всё ещё звенело, как будто зал не хотел отпускать его с этой сцены, где он только что был королём — пусть и на пару часов. Он любил театр всей душой: запах деревянных подмостков, шорох занавеса, тот момент, когда свет гаснет и ты становишься кем-то другим. Но за кулисами его ждала другая жизнь — та, где он был не героем, а парнем, который проиграл последние деньги в карты и теперь прятался от теней, что тянули к нему свои жадные лапы.

Дарын всегда был азартным. Ещё в детстве он спорил с пацанами во дворе, кто дальше плюнет или быстрее добежит до угла, и ставил на кон свои завтраки — бутерброды с колбасой, которые мама заботливо заворачивала в фольгу. Потом ставки выросли: сначала мелочь, потом зарплата за подработки, а в последние годы — всё, что попадалось под руку. Он верил, что удача — это дама капризная, но справедливая, и однажды она повернётся к нему лицом. Только вот она всё чаще показывала ему спину, а долги росли, как сорняки на заброшенном участке. Друзья, которые раньше хлопали его по плечу и угощали пивом, куда-то испарились, оставив его одного с пустыми карманами и звонками от кредиторов, от которых холодело в груди.

В тот вечер его поджидал Канат. Дарын вышел из театра, закутанный в старый шарф, и сразу заметил его — невысокого, но крепкого, с лицом, будто вырезанным из камня. Канат стоял у чёрного входа, пуская дым из сигареты, и смотрел на Дарын так, словно тот был куском мяса на прилавке. «Деньги где, актёришка?» — процедил он, и в его голосе не было ни капли терпения. Дарын пробормотал что-то невнятное про «скоро отдам», но Канат шагнул ближе, и актёр понял, что пора бежать. Он рванул через двор, перепрыгнул через мусорный бак, как герой какого-то дешёвого боевика, и спрятался за углом, тяжело дыша. Сердце колотилось, но в голове уже крутилась мысль: надо что-то делать, иначе этот Канат найдёт его и в гримёрке, и на сцене, и даже во сне.

Дома Дарын рухнул на диван, который скрипел, как старый дед, и уставился в потолок. Друзей нет, работы нормальной тоже — театр платил копейки, которых едва хватало на хлеб и чай. Оставалась сестра, Асель. Она была младше на три года, но всегда казалась старше: собранная, строгая, с работой в офисе и аккуратно сложенными бумагами на столе. Дарын решил попросить у неё помощи. Он явился к ней утром, с кругами под глазами и виноватой улыбкой, и выложил всё как есть: «Асель, выручи, найди мне что-нибудь, я в яме». Но сестра только скрестила руки и сказала: «Ты сам себя туда загнал, Дарын. Хватит ныть, ищи выход». Она ушла на кухню, оставив его одного в комнате, и он, вместо того чтобы уйти, начал рыться в её столе.

Среди счетов и записок он наткнулся на объявление: «Требуется сиделка для пожилой женщины. Спокойная, ответственная, с проживанием». Дарын замер, перечитывая строчки. И тут его осенило. Он же актёр! Переодеться в женщину? Да проще простого! Сколько раз он гримировался для ролей — то старуху играл, то купчиху с басом, то кокетку в перьях. У него был целый арсенал: парики, помада, тушь, даже платье, которое он однажды утащил из костюмерной «на память». Он представил, как входит в дом старушки, покачивая бёдрами, и говорит тоненьким голосом: «Здравствуйте, я ваша новая сиделка!» — и чуть не рассмеялся от этой картины.

Дарын не стал медлить. Дома он запер дверь, достал из шкафа коробку с театральным барахлом и начал творить. Парик — рыжий, чуть растрёпанный, как будто после ветра. Платье — синее, с цветочками, немного тесное в плечах, но сойдёт. Он накрасил губы, подвёл глаза, нацепил старые клипсы, которые когда-то подарил Асель, а она их так и не носила. Глядя в зеркало, он сам себя не узнал: перед ним стояла женщина — не красавица, но вполне правдоподобная, с усталым взглядом и лёгкой улыбкой. «Ну, Дарын, ты гений», — пробормотал он, подмигнув своему отражению, и набрал номер из объявления.

На том конце ответил женский голос — мягкий, но с ноткой строгости. «Да, нам нужна сиделка для мамы. Вы можете приехать завтра?» Дарын, старательно пища, ответил: «Конечно, я… я Гульнара, очень рада помочь». Он положил трубку и рухнул на стул, чувствуя, как адреналин бьёт в виски. Это был шанс — не только заработать, но и спрятаться от Каната, пока тот будет искать мужчину, а не какую-то там Гульнару в цветастом платье.

На следующий день он явился по адресу — старый дом с облупившейся краской и скрипучей калиткой. Его встретила женщина лет сорока, Ляззат, дочка той самой старушки. Она посмотрела на Дарын — точнее, на Гульнару — с лёгким прищуром, но ничего не сказала, только провела внутрь. Старушка, Айша-апа, сидела в кресле у окна, укутанная в шаль, и смотрела на него с любопытством. «Ты кто такая?» — спросила она, и Дарын, чуть не забыв про свой фальцет, ответил: «Я сиделка, буду за вами ухаживать». Айша-апа хмыкнула: «Ну, посмотрим, какая из тебя помощница».

Первое время было непросто. Дарын путался в платье, забывал красить губы, а однажды чуть не сорвался на свой обычный голос, когда Айша-апа уронила тарелку с супом. Но он втянулся. Готовил ей кашу, читал газеты, даже пел песни, которые знал с детства, а она слушала, закрыв глаза, и иногда улыбалась. Ляззат тоже смягчилась, начала оставлять ему чай с печеньем, и Дарын вдруг понял, что ему нравится эта роль — не только как маска, но и как жизнь. Он чувствовал себя нужным, а это было что-то новое.

Но Канат не исчез. Однажды Дарын, уже в образе Гульнары, заметил его у дома — тот стоял через дорогу, щурясь на окна. Сердце у актёра ёкнуло, но он быстро отвернулся, поправив парик. Канат не узнал его, и это была маленькая победа. Дарын знал, что рано или поздно придётся снять грим и встретиться с реальностью, но пока он жил в этом странном спектакле, где был и актёром, и режиссёром.

Вечером, сидя с Айша-апа, он вспомнил мультфильм Нас двое, где герои тоже притворялись кем-то другим, чтобы выжить, и подумал, что, может, это его шанс переписать свою историю. Он не знал, как выплатит долги, но впервые за долгое время чувствовал, что у него есть время — и, может, даже надежда. А это уже было немало для человека, который привык проигрывать.